форму, ведь не все важные документы я храню в этом относительно сохранном месте. Некоторые совсем в других папочках и совсем в других ящичках. И нужно вытащить оттуда сентиментальный хлам, положить хотя бы небольшую сумму денег – на самый настоящий чёрный день… Как же разумно было придумано – хватай и беги. С ней не пропадёшь!

И в этот момент пол закачался снова. Поплыли диваны, поплыли тени за окном, вскрикнули и замолчали стёкла. Зато теперь мелкая дрожь взяла посуду в буфете и раздвижные двери. И теперь во мне больше не было озорства. Не было адреналина первого испытания. И ещё теперь я точно знала, что заветная коробочка из-под конфет, в сегодняшнем её виде, нас не спасёт. Собирать остальное – потеряю время. И на лестницы, говорят, точно нельзя. Ну вот. Что ж – присядем на дорожку? Мы опять сели на свои всегдашние места и внимательно слушали, как затихают толчки. Так я узнала, что первые минуты даются тебе как раз для того, чтобы понять: это землетрясение, бери свою коробочку и беги. Вторая и третья волна могут быть гораздо разрушительнее…

Утром я всё ещё оставалась взволнованной. Многое действительно переживаешь за такие минуты, на многое начинаешь смотреть по-другому. Я бы сказала – выправляешь прицел. И на улицах привычный гул сегодня, но на экранах в глубине каждого кафе показывают страшные кадры. Плачут женщины, глядя на руины, растеряны мужчины. Больницы полны. Одного города – нет. Истории, конечно, поразительные. Например, одна женщина поняла, что происходит, слишком поздно. Проснулась, когда у здания отвалилась стена. Потом на её глазах упала вторая, и на неё полетел потолок, от которого она успела накрыться подушкой, – ни царапины… Что важно: города сохранили, несмотря на настоящее бедствие, ту застройку, которая велась здесь испокон веков и до восемнадцатого столетия. Более поздние здания пострадали сильнее. Здания ХХ века – стёрты в пыль, за исключением нескольких сейсмоустойчивых комплексов, построенных в 80-х прошлого века. А поиски пропавших без вести продолжаются.

Светлая память безвременно ушедшим.

Утешенья безутешным…

От Плиния Старшего

9 сентября. 16:18

Люди в огромном большинстве суетны и легковерны, изобретательны на средства самообмана, вроде фракийцев, которые кладут в урну камешки, различающиеся по цвету сообразно удаче или неудаче на каждый день, а в момент смерти подводят итог, делают подсчёт, вычисляя, какого цвета камешков было больше, и отсюда выводят общее заключение. Есть ли смысл в таком занятии?

Кто знает, не был ли вот этот день, отмеченный белым камешком, началом несчастий для человека?

Жизнь здесь течёт на площадях

11 сентября. 16:03

И это особое удовольствие – включаться в чужую действительность. Болтать с незнакомцами через столик, баловаться с соседскими детьми, рассматривать всякую всячину, что выставляют на продажу торговцы.

К вечеру город заполняется ещё и продавцами цветов. В роли флористов выступают обычно мужчины из страны Бангладеш. Но вчера к нашему столику подошла очаровательная юная девушка – цыганка, с охапкой белых роз. Ей было сложно отказать. И тут на меня напал приступ хулиганства (как всегда это бывает после двух бокалов красного). Я заплатила прекрасной за цветок, но попросила подарить его пожилому седовласому синьору, который важно восседал за ужином посреди нескольких почтенных женщин. Он принял цветок как должное, лишь царственно кивнул лукавой цветочнице.

Уже почти ночью, блуждая по узким переулкам, мы натолкнулись на него несколько раз. Он так и не расстался с подарком. Бродил высокий, величественный, с белой розой на длинном стебле. И взор его был мечтательным.

Про скитальцев

18 сентября. 14:45

Во-первых – Чайка. Ох, на днях драматическая история разыгралась. Бушевал он. Сам себе разбил голову – бросился на стену с разбега жарким душным вечером. Увезли на скорой. Переживаем за него. Теперь держим нос по ветру, следим за местными новостями. Без него и без его смеха идиота ночами (за что он и получил свое прозвище) сложно представить себе пересечение двух прелестных древних узких проулков, что сбегают в сторону Пантеона.

Чайка наш ровесник, наверное. Он – самый настоящий пьяница. Занят исключительно тем, что целыми днями выпрашивает денежку и к ночи всё пропивает. Спит в нише бокового нефа храма Санта-Мария-сопра-Минерва. Когда велись штукатурные ремонтные работы, он очень переживал, маялся, в конце концов переехал спать к аптеке. Спал на углу улиц, в прямом смысле – прямо на тротуаре, обнимая угол здания своим телом. Но никто его не гонял. Очень аккуратно обходили. Ведь все в квартале терпеливо ждали окончания ремонта. И на улицах царила тишина: Чайка – не пил. Все радовались. Но как только с храма сняли леса – жизнь потекла своим чередом. Чайка вернулся в свою спальню и буянил там на дневную милостыню ночи напролёт. Мы ведь тоже долгое время давали ему копеечку, игнорируя укоризненные взгляды местных. И так продолжалось до тех пор, пока не сообразили, что подавать ему нельзя.

Мы живём распахнутыми окнами в город. Кстати, Рим ночами очень тихий. Почти как деревня. Если представить себе тот час, когда и брехливые псы спят. Всякого прохожего на километр слыхать, и что именно говорит далёкая подвыпившая компания, и кто в какой квартире ставню приоткроет. Да и днём так. Особенно по воскресеньям. Центр перекрыт для движения. И много певчих птиц здесь живёт. А сколько перелётных! И есть такие, ради которых мы специально просыпаемся пораньше – послушать. Оттого слышим и как там наш Чайка поживает. Плохо, если у него удачные дни: тогда в запой уходит, ему тяжело потом. Много дней. Только если через больницу к жизни возвращается. Так что лично мы теперь редко ему подаём. У него тут оказывается идеальная диета – три стакана красного домашнего в день.

Выяснилось, что Чайка состоит на содержании у мороженщика – семидесятилетнего сластёны со штатом юных дородных продавщиц за тесным прилавком. Этот сухой, изящно одетый старикашка, чья лавчонка битком набита самым разным десертом, ежедневно снабжает Чайку свежим хлебом с ветчиной, в непременном сопровождении стакана вина. Да-да, из той самой вкусной булочной, что по переулку чуть выше. Кстати, Чайка, получив свой завтрак, нередко дерётся за хлеб на пока ещё пустой площади с самой настоящей морской чайкой. Хищницей. Тоже нашей соседкой. Она выкармливает птенцов в шести метрах от нас – на соседней крыше. Мы называем новеньких «наши дети». Мы внимательно следим за ними с момента их первого выхода из гнезда и до тех самых пор, пока они не встанут на крыло и не улетят далеко на море. Возвращаются ведь они уже совсем взрослыми и совсем незнакомыми. Но каждая из них считает Чайку за своего.

А между прочим, наш Чайка, помимо профессиональных горемычных возгласов «Папа-мама, дай копеечку!» – на итальянском языке, да ещё на фоне какого-нибудь адажио на флейте, что украшает общую реальность и одновременно является нравственным уроком для всех нас, выполняет и другую очень важную общественную функцию. Сидя на углу, да на пригорке, Чайка видит издалека, как подбирается транспортная полиция по извилистому переулку. Его свист или возглас приводит в движение всех